Я был обычным бродячим псом, которые сотнями ходят в подмосковье. Весь мой день занимало только одно занятие: поиск пищи. Впрочем, летом это почти не составляло проблемы. Будучи существом достаточно разумным, чтобы запоминать, где и когда лучше достаётся еда, а где хуже, я действовал по уже годами проверенной схеме.

Я пережил многих, потому что ещё со времён когда я в очередной оказался на улице у меня сохранился ошейник и собаколовы меня так и не выловили. Летом я почти всё время был в небольшом леске, протянувшемся между Москвой и Одинцовским районом. Здесь было много отдыхающих, особенно по воскресеньям, приезжавших на электричках или машинах. Они ели, играли и, конечно же, оставляли много мусора и объедков. Вечерами я бродил по полянам и своим носом выискивал еду. После того, как однажды меня чуть не сбила машина, специально свернув на обочину, а на следующих день кинули камнем в голову и очень даже попали, я старался на людях больше не показываться.

В ту злачную ночь, я как всегда бродил недалеко от автострады и вынюхивал очередную свалку объедков. Хотя я уже и неплохо поужинал найденной пищей, мне ужасно хотелось найти ещё немного мяса. Совсем чуть-чуть. Некоторые люди достаточно глупы и выбрасывают настоящий, но чуть недоготовленный шашлык, который я так любил. Клянчить его тоже когда-то было делом полезным, но чаще и себе дороже. Я не любил риск. Я любил жить спокойно, когда вчерашний, сегодняшний и завтрашний день похожи, как две капли воды. Когда ты сыт и тебя никто не трогает. Собаки не думают о смысле жизни и их это полностью устраивает. Нет, я бы даже поблагодарил Бога за то, что не задумываюсь о том, зачем вообще живу.

Я обшарил очередную мусорку и направился к самодельному навесу. Полная луна количеством света уже почти заменила солнце, огромной блямбой вися в небе. Те недолгие часы лета, когда действительно наступает ночь. Я залез под очередной навес, обнюхивая землю под импровизированными столами. Какой-то странный запах заставил меня оцепенеть и принюхаться к нему. Начал пятиться, мгновенно поняв, что я тут не один, а это всегда пахнет бедой. Кто-то непонятный и неслышимый затаился в темноте и, наверное, спал. И пусть лучше он продолжает заниматься этим полезным делом.

Я дёрнулся, быстрее выходя испод навеса и тут же задом упёрся в доску, лежащую на двух пеньках. Та мгновенно съехала и упала, вместе с собой, со звоном, опрокинув проржавевший мангал.

Зверёк проснулся. Послышался странный звук, напоминавший мне чем-то мышей, которых я иногда здесь встречал. По запаху это явно была не она, но другой идеи, что это за существо у меня не было. Я зарычал, оскалив клыки и внимательно уставившись на землю. Мышей есть я боялся, говорят, они носят свякую заразу от которой можно и умереть. А умирать я очень не хотел.

Что-то мелькнуло в воздухе и я запоздало понял, что промахнулся с отгадыванием противника. Когда ждёшь чего-то с земли, сложно быстро среагировать, когда тебя бьют с воздуха. Чёрное крылатое нечто стремглав бросилось на мою морду и впилось в кожу зубами и когтями.

С диким рёвом я, изловчившись, уцепился за крыло бестии зубами и бросил себе под лапы. Прижав когтями тварь к земле, я одним точным движением впился своими клыками в её горло. Морда существа оказалась в моей пасти. Хотя я и инстинктивно захотел сожрать её ко всем чертям, всё-таки побрезговал, безопаснее есть то же, что едят люди. Уж они то не станут есть отраву, это точно.

Пройдясь до застоявшегося пруда, я попил затхлой воды и поплёлся в лес, поглубже и подальше, где можно вдоволь поволяться.

Не спалось. Я лежал в тишине, считал секунды, сомкнув глаза и пытался забыться сном. Но разум всё блуждал в разрозненных мыслях, совершенно не желая исчезнуть из моей жизни хотя бы на часик, я сбивался со счёта и начинал заново. Первые лучи солнца я увидел ещё сквозь веки, когда темнота перед глазами покраснела. Красный цвет — цвет ярости и агрессии, я его не любил. Мгновенно открыв глаза я увидел солнце, висящее где-то вдалеке, за стволами сосен, совсем уже над листвой деревьев.

Всё-таки я, наверное, погрузился в полудрёму на несколько часов и даже не заметил этого. Наверное, это можно назвать отдыхом, но дикая усталость повисла на мне, словно стая уличных кошек. Мерзких и надоедливых.

Я поднялся и поплёлся к пруду, чтобы напиться воды до того, как сюда дойдут первые приезжие.

Если пройти дальше в лес, на одной из опушек тёк ручей, но там постоянно бегала свора деревенских собак. Те животные, что живут без дома, да и к тому же среди людских сборищ, как правило, ужасно озлоблены на всех и на всё. С ними встречаться — себе дороже. Мне частенько приходилось видеть в тех местах разорванные трупики кошек и других, совсем мелких собак. Конечно, те шавки не сравнятся с моими габаритами, но связываться не хотелось.

Подойдя к воде и выбрав место почище, я начал пить, сонно глядя на водную гладь. Солнце отражалось от небольших волн, пускаемых мелкими рыбёшками и било по глазам своим ослепительным светом. Вчера было не так светло, наверное, воздух лучше прогрелся. Или это от моего недосыпа.

Раздался оглушительный смех, где-то совсем неподалёку. Я вздрогнул, мгновенно уперев лапы в землю и готовясь броситься в любую сторону, дабы избежать опасности. Недалеко, на поляне, сидела уже стайка бесшёрстных и что-то весело обсуждала. И, конечно же, пила. Ветер дул не в мою сторону, поэтому я не чувствовал запаха перегара, но был уверен, что вонь должна стоять страшная. Слишком весёлые и считают, что им это позволительно, когда страдают другие. Пусть даже не собаки, а те же люди. Ведь тоже есть бездомные люди. Вот сволочи.

Я продолжил пить, пытаясь поскорее налакаться воды и убраться поскорее вглубь леса. Не высыпаясь все становятся раздражительными. Нет, я не ненавидел людей, я их даже немного любил.

Если уйти достаточно далеко по железной дороги, а там свернуть на заброшенную железную дорогу, можно найти места где месяцами никто не ходит. Хоть путь туда и долгий, но делать мне всё равно больше нечего.

Наконец, напившись, я со вздохом побрёл в лес. По дороге мне встретился бегун, который наяривал тут круги каждое утро. Мы оба друг друга давно уже запомнили и когда я посмотрел в его глаза, он слабо улыбнулся, стараясь не сбиться с ритма. Я отвернулся и уставивишсь вперёд побрёл дальше, поморщившись от запаха пота. Теперь он навонял тут на всю дорогу и мне придётся по всему этому брести, пока не подует ветер. Но этот незнакомец мне уже стал будто другом и я был рад его видеть.

Через несколько минут я выбрался на поляну, где частенько собирались большие компании поближе к вечеру. Я вспомнил куда шёл и понял, что пропустил очередной поворот, слишком глубоко погрузившись в раздумья. Бродить туда сюда начинало надоедать. Я злобно рыкнул и развернулся обратно, раздумывая, как бы срезать, как вдруг почувствовал чужой запах. Запах немытой псины, которая питается объедками. Уличные псы всегда пахнут не так, как домашние. Из-за питания, из-за места отдыха, даже из-за своих мыслей. Вот ещё два запаха.

Я обернулся и уставился на трёх псов, которые смотрели на меня своими пустыми глазами, не отражавшими ровным счётом никакой мыслительной деятельности.

Есть собаки, которые хоть пытаются думать, переживают, даже мечтают. А есть псы живущие на инстинктах и рефлексах. Ударили палкой, за то что попытался своровать еду со стола: получил по голове. Отложилось. И пёс это не делает, потому что у него появляется страх это сделать, а не потому что сравнивает, что лучше: насытиться или сохранить голову целой. Уличные варианты таких собак — трусливые шавки. А вот домашние могут порвать и противника в три раза больше их самих.

Я развернулся к ним полностью, пониже наклонив голову. Собаки питающиеся падалью не бывают сильными, их кости ломаются, словно сухие ветки, а страх часто затуманен голодом. Голод и отчаяние часто и выжигают разум и к сожалению, тупость в этом случае является свойством сугубо приобретённым. Эти псы уже достигли этого уровня.

Меня тоже потрепало отчаяние и голод, но не так.

Я зарычал, глядя в глаза их вожаку. Он был чуть повыше остальных, с чёрно-коричневой шерстью и уверенной мордой. Он даже в какой-то степени был красив и не будь бездомным, какая-нибудь семья могла ему радоваться, даже такой беспородной шавке. Вожак не ответил рыком, но и не дёрнулся, продолжая вглядываться в меня своими остекленевшими глазами.

Если двигаться быстро, мелкие даже не смогут меня укусить, в страхе отпрыгивая от каждого движения. Всегда самое важное это вожак стаи, на других часто не приходится даже внимание обращать.

Вожак двинулся в мою сторону, не сводя взгляда с моих глаз. Пёс был матёрым, это видно было по всем его действиям. Некоторые следят за клыками и за пастью и не способны предугадывать выпады противника. Но не те, что следят за глазами, те всегда чувствуют, куда нападёт противник. И этот был таким.

Я двинулся навстречу вожаку. Тот ничего не ожидал, просто хотел есть. При этом он был ниже меня и, наверное, надеялся на численное превосходвство, если вообще на что-то надеялся.

Сквозь деревья мелькнуло солнце, заставив меня моргнуть. В это мгновение свет ударил с такой неистовой силой, будто его сконцентрировали одной огромной лупой.

Я взбесился. Не отдавая себе отчёт, с яростью бросился в сторону вожаку. От такой резкой перемены настроения противника тот вздрогнул, отступив на шаг и это было его огромной ошибкой. Он потерял крепкую опору и возможность уклониться. Я не целился, как обычно и не изворачивался, а со всей своей злостью вцепился ему в морду и сжал челюсти. Хрустнули кости, вожак заскулил, пытаясь вырваться. Обычно я отпускал противника, а не убивал, но на этот раз сдержаться не смог. Я дёрнул его в сторону и на себя, бросая на землю и цепляясь в глотку.

Моё тело было открыто для атаки других собак, но те стояли и онемевши смотрели, как я рву горло их лидера. Тёплая, вязкая кровь, попадающая мне в рот и брызжащая мне на морду лишь раззадорила меня и чувствуя, как бьётся сердце пса под моей лапой, я с новой силой вгрызался в плоть. Вместо скулежа стали раздаваться хлюпающие звуки, вожак захлёбывался в собственной крови, из последних усилий пытаясь вырваться. Его тело били предсмертные судороги, глаза чёрнымы, блестящими пуговицами уставились в бутылку пепси, валяющуюся неподалёку.

Я остановился, переводя дыхание и поднимая взгляд на оставшихся собак. Те вздрогнули будто ужаленные, но немогли сдвинуться с места, тупо глядя на мою окровавленную морду. Гадкие, мерзкие, тупые твари! Только когда я бросился в их сторону, до них дошло, что надо бы поскорее убираться отсюда. С бешеной скоростью они бросились через овраг, пролетели через ручей, взобрались с той стороны, как реактивные снаряды и исчезли в высокой, полевой траве.

Остановившись у ручья в одиночестве, я смотрел вверх, на край оврага и тяжело дышал. Думаю, теперь мне можно тут пить и ничего не бояться, они надолго это запомнят. Надолго! Паршивые шавки.

Да как они вообще смеют здесь появляться?

Меня охватил новый приступ ненависти и я уже двинулся в их сторону, догнать и разорвать, как вдруг почувствовал лапой воду. Я совсем забыл, что стоял у ручья и посмотрев вниз неожиданно увидел себя самого. Вся морда покрыта кровью, даже уши и те был в бурых пятнах. С губ стекает покрасневшая слюна, клыки оскалены, словно моё собственное отражение собралось вцепиться в меня. Я осел, с ужасом оглядывая себя. Секунду назад глаза горели ненавистью, но теперь в них вопросом застыл страх. Мне неожиданно стало страшно, от этой вспышки своего гнева.

А ведь люди испугаются того, что здесь случилось, когда найдут мёртвого пса.

Другие тела они не находили, у них не такой острый нюх, а это лежит посреди поляны.

И отстреляют меня транквилизаторами, вместе с другими дворнягами.

А там, после того, как подержат в тесной клетке меня усыпят.

Я уже был в ней в детстве, когда меня выловили на улице совсем ещё щенком. Меня тогда взял к себе какой-то дядя, имени которого я уже не помнил, но через пару месяцев жизни у гаражей меня вышвырнули на улицу. Я до сих пор не понял до конца почему, может быть от того, что я не был слишком большим псом, вроде кавказской овчарки и не был слишком агерессивным. А им нужна была охрана. Может быть, кто знает.

Я вернулся на пригорок и стащил к ручью всё ещё тёплый труп вожака. Пройдясь
немного против течения с ним я нашёл место, где образуется большая лужа стоячей воды и растёт высокий камышь. Само течение огибало его, будто проклятое место. Никто ничего не узнает. Я бросил тело убитого пса там и выйдя из стоячей воды стал смывать с морды кровь. В конце концов шерсть стала снова чистой и мокрой, а на зубах поскрипывал песок со дна.

На этот раз я помнил дорогу и уверенно направился к старым железнодорожным путям. Там есть небольшая, сгоревшая сторожка от которой остался только пол и пара стен. Под неё можно залезть и поспать в теньке.

Заплутав я выбежал к железнодорожным путям, впрочем, недалеко от того места, которое мне было нужно. Всего лишь пройти вдоль.

Далеко позади меня завыл гудок электрички, которая тронулась с платформы. Я отбежал подальше от путей и продолжил трусцой бежать в поисках дневной ночлежки. Послышался стук колёс о стыки рельс, тот самый мерный ту-тух ту-тух, под который так приятно засыпать. Я остановился, отошёл ещё дальше от рельс, решив понаблюдать за составом. Забитая народом электричка стремительно понеслась мимо, в сторону большого города и столицы России.

Звук стал нарастать и бить по ушам, свет неожиданно стал казаться ярче. Я вздрогнул, почувствовав, что меня начинает мутить, всё нутро пронзил безотчётный страх. Я встретился глазами с какой-то бабкой в электричке, которая зло на меня смотрела в окно. Я вспомнил, как в детстве я смотрел в глаза людей, безмолвно пытаясь извиниться за то, что я им мешаю, путаюсь под ногами и делаю не то, что надо. Я считал, что должен им всем, что должен принести извинения за само своё существование. Я думал меня бьют за то, что я всего лишь существую.

Меня охватила паника и я вжался в землю, пытаясь отогнать наваждение. Звуки поплыли, будто обволакивая меня всего, затягивая под колёса электрички и оставляя лишь ожидание, когда же тебя, наконец, на кусочке порежет огромными дисками. И ты опять принесёшь неудобства дворникам.

Состав проехал, но в голове всё ещё стоял ту-тух ту-тух. Я открыл глаза, скуля и пытаясь отогнать этот звук, но он не исчезал, преследуя меня. Неожиданно я увидел, что путей уже двое. Одни на старом месте, а другие подо мной и по ним, в мою сторону нёсся состав. Я удивлённо смотрел на стального зверя и не мог осознать, что происходит. Он не собирался останавливаться, он даже не гудел, просто ехал и собирался меня сбить.

Лучи солнца слепили. Я отвернулся от него и двинулся вдоль не существующих рельс, плюнув на эту не существующую электричку и собираясь найти себе место для сна. Что-то в мире обломилось и теперь происходило неправильно. Состав меня не сбил, я продолжал идти по дороге, временами посматривая вдаль.

Вскоре я добрался до поселения, следуя этим рельсам, а потом и своим раздумьям. И с ужасом понял, что сделал полукруг, опять забыв, в какую сторону шёл. Я вздохнул и поплёлся дальше, дошёл до поляны, перешёл через овраг, через ручей и пошёл просить еды в посёлке. Да, там была деревня и магазины. Иногда там кидали что-нибудь поесть, я не знал куда ещё идти, никуда дойти не получалось. Что-то не так было с моей головой.

В конце концов, дойдя до асфальтированной дороги я свалился рядом в песок и закрыл глаза. Сон отказывался идти, вставать не хотелось.

Мимо пронеслась машина, опять появилось ощущение, будто я внутри звука, внутри её двигателя, шум опять начал меня обволакивать и открыв глаза я удивлённо увидел подростка с палкой. Он стоял и нагло смотрел на меня, будто собирался избить очередную дворнягу. Это было давно, ещё в раннем детстве, до того, как я попал к собаколовам. Совсем мелким щенком он избил меня и бросил в помойку со сломанной лапой. Она не правильно срослась и если присмотреть, можно было заметить, что я прихрамываю на переднюю, левую.

Он двинулся ко мне, с лицом, искажённым жестокой ухмылкой. Тень прошлого. Я вскочил и без раздумий бросился на него, целясь в горло. Подроток явно этого не ожидал и попытался защититься рукой, но я напрыгнул на выстапленную руку лапами, отводя своим весом вниз и вцепился в его открытое горло. Кровь человека была не такой горячей, как собачья, но оказалась куда слаще и вкуснее, чем всё, что я когда-либо пил иди ел на свете.

Я повалил человека и стал рвать его глотку, глотая кровь. Плоть была такой же вкусной как и кровь, а парень, даже с перегрызенным горлом орал о том, что изобьёт меня до полусмерти, вот только доберётся. Я испытал нечто сродни оргазму, будто убийство человека было похоже на спаривание. Я вырвал его ключицу, уцепив её зубами, как вдруг что-то больно ударило меня по голове, кидая на землю. Быстро отползая в сторону я вскочил на четыре лапы и уставился на мужчину, в ужасе глядящего на меня.

Наваждение прошло и я увидел, что загрыз совсем не идиота из прошлого, а всего лишь пожилую старушку, глаза которой теперь испуганно и обиженно смотрели в небо, с окровавленного, покусанного лица. Кровь впитывалась в песок, окрашивая его в богряный цвет. Слюна капала с моей пасти с неистовой силой, будто из плохо закрытого крана.

Я смотрел в глаза мужчины, а он смотрел в мои. Мы не двигались. Да, теперь я имею право на существование, это ты должен его доказать теперь, передо мной, тварь. Покажи свою силу! Свет ударил опять по глазам, по телу прошла судорога, судорога восполяющая ненависть и желание опять ощутить эту эйфорию, когда клыки входят в мягкую плоть человека.

Я бросился на мужчину, прыжок и удар. Моё тело отбросило в сторону и я, пробежав какое-то время после приземления по асфальту и запутавшись в лапах, упал в траву. В пасти чувствовались осколки разбитых зубов, перемешанные в моей собственной крови. Мне скололи левый клык и несколько жевательных зубов.

Следующий удар пришёлся мне на спину, пытаясь сломать позвоночник, но я его даже почти не почувствовал. Перед глазами играли мириады световых зайчиков, я не мог сказать где солнце и я вообще, да и больше ориентировался уже по нюху и слуху. Я развернулся и вцепился человеку между ног, зная, что у них там вся открыто и так их легко можно победить. Это самое уязвимое место на теле, после горла.

Четвёртый удар пришёлся опять мне в голову и я почувствовал, как от боли дёргаюсь назад и вырываю член, вместе с яичками у этого мужчины, сквозь спортивные штаны. Зубы расцепились и я отпрыгнул, припадая к земле. По моей морде, через глаза текла кровь из разбитой раны. А мужчина сжался, в судорогах держась за штаны, будто пытаясь ухватить что-то очень-очень важное. Ну, конечно, смотри, а то ведь выпадет и не найдёшь! Он продолжал держать трубу в руке, но это было уже бесполезно.

Я бросился в очередной раз к нему и на этот раз вцепился в горло быстрее, чем тот успел вялой попыткой отбросить меня. Опять эйфория, стоны человека смешались со всем окружающим, мир поплыл и я буквально потерял зрение в ослепительных красках. А когда свет и тени снова стали чёткими, я уже стоял над убитым человеком и тяжело дышал, чувствуя, как набух мозг и горело всё тело.

«Бешеная собака! Господи, да позовите кого-нибудь с оружием, наконец!» - раздался крик. Может быть, уже не первые, но до этого я ничего не слышал.

«Да уже вызвали милицию, сейчас они всё сделают! Не вздумайте к нему подойти!» - закричал другой.

«Нет, бабушка Лида, пожалуйста, нет! Пустите меня!» - вторил третий, децкий голос.

Бешенство. Я что-то об этом слышал. Давным давно, ещё в детстве, мама рассказывала, что есть такая болезнь, которая заставляет ненавидеть людей. Это смертельная болезнь, потому что люди всегда убивают тех, кто их ненавидет. Или тех, кого боятся. А тех, кто может дать им отпор, они боятся всегда. Конечно, это были всё детские сказки, но одно я помнил точно — болезнь неизлечима.

И я никогда не прощу себе этих смертей, потому что во мне никогда не было ненависти к людям. Особенно к детям, которых я оставил без близкого человека.

С моего глаза сбежала слеза. Она прокотилась по кровавой щеке и красной блямбой плюхнулась на асфальт, отдельно от всего остального месива.

А может быть болезнь излечима, но кто будет меня лечить?

Нет, я не хочу, чтобы они меня убили. Только не люди!

Я бросился бежать через поле. По пути меня провожала пустыми взглядом свора собак, которая совсем не понимала, что происходит. Некоторые из них насторожились, почувствовав незнакомый запах крови. В ближайшее время их убьют из-за меня, потому что больных ненавистью к людям убивают, а они могут быть заражены. Я хотел им всё объяснить, но не мог.

Свет продолжал мерцать, а тело били мелкие судороги. Наконец, я добежал до оврага и спустился вниз, где меня пронзила особенно мощная судорога и страх. Я упал в воду и тут же отскочил обратно. До этого я никогда не страдал приступами водобоязни, но сейчас вода стала неожиданной преградой на пути. Я понял, мне ручей не преодолеть. Слишком страшно. Я знал, что мне нужно его перейти, я знал куда мне нужно идти, но не мог и двинуться, будто это могло быть моим концом. Однозначной смертью через мучительную боль.

Почувствовав новый запах, я обернулся и встретился взглядом с незнакомым псом. Чёрно-белый, он возвышался на кромке спуска в овраг, в тени дерева и смотрел на меня своими ораньжевыми глазами. Его взгляд был осмысленный, на животном не было ошейника, но он всё понимал. Понимал, что происходит. Он не подходил, напротив, я заметил по движнию хвоста из стороны в сторону, что он волнуется. Этот пёс знал, что я болен. Я слабо улыбнулся и понурил окровавленную голову.

И тогда он спустился вниз. Без лая прошёл мимо, по ручью и встав с другой стороны начал неистово выть. Мгновение, я не мог осознать, чего он хочет, но понимание не заставило себя ждать. Он помогает мне перейти воду. И тогда я закрыл глаза и пошёл на этот вой. Лапы почти не чувствовали холодной воды, будто онемели. Я мог точно сказать, что моя мама ошиблась, потому что это не ненависть была. Это была безысходность, так и надо назвать эту болезнь. Болезнь, которая сокрощает собачью жизнь в десятки, а может и в сотни раз, и заставляет делать то, о чём потом жалеешь перед смертью.

Я открыл глаза, стоя рядом с незнакомым псом, который мне помог. Я благодарственно посмотрел в его глаза и тот кивнул, продолжая сидеть на берегу. Он не боялся. Один из немногих умных собак.

Я бросился через лес, стараясь прикрывать глаза и не смотреть на свет. Каждый раз, когда я на него смотрел, мне становилось хуже. Солнце висело в зените, поэтому это было особенно проблемматично

Наконец, я выбежал из леса и, сощурившись и обгоняя идущих вдоль дороги людей взбежал на пригорок, к рельсам и двинулся, прихрамывая, вдоль путей. Между рельсов. Люди испуганно поглядывали в мою сторону, на мою окровавленную морду. Некоторые останавливались и фотографировали на телефоны. Конечно, никто не бросит поесть в последние минуты жизни собаке. А есть хотелось жутко.

Я шёл, редко открывая глаза, спотыкаясь через перекладины. Наконец, вдалеке послышалось завывание гудка, который можно было услышать ещё за километр. Позади же завизжала сирена, которая быстро приблизилась и заткнулась под шум шин, скользящих по песку. Милицейскую машину занесло и она плюхнулась одним колесом и фарой в канаву, опасно накренившись в бок. Быстро же они неслись.

Несмотря на маленькое болотце, милицейский с винтовкой выпрыгнул прямо в грядь, будто там ничего и не было. Болотце проглатило его по колено, но он принял стойку и подняв ружьё, упёр приклад в свою плечо. Мы встретились взглядом, но я не стал играть в гляделки и повернулся в сторону надвигающейся электрички. Выстрела не последовало. Железный монстр, словно во сне, двигался ко мне. Но я не отвернулся, да и это штука не была иллюзией на этот раз.

Я улыбнулся, вспоминая маму и детство. Всё-таки оно было прекрасным, не смотря на все тяготы уличной жизни. Да и прожил я не худшую жизнь, если подумать.

Может быть, в этой жизни не повезло — повезёт в другой.

Я закрыл глаза, продолжая улыбаться, под громовое трубение гудка.

Как-то раз, мама мне сказала: «Знаешь, сегодня мы собаки, а завтра мы люди. А люди завтра, станут собаками. Времена меняются, у всех бывают трудные жизни. Просто проживи, а там и сам увидишь»

Я прожил мама, я прожил и счастлив этому.

Ещё какое-то мгновение после удара я чувстовал воздух, который обтекает мою оторванную голову, слышал пение птиц, видел солнце больными глазами. Но всё когда-нибудь кончается и тогда мир застывает, погружаюсь во тьму.